Ушел из жизни писатель Роман Файзуллин

Печальное известие пришло из Башкирии. Ушел из жизни молодой писатель, автор "Флориды" Роман Файзуллин.
Ему было 30 лет..
Вот рассказ Ромы, который был опубликован у нас:

Подоконник

Роман Файзуллин

Мы расстелили газету на подоконнике. Достали пол булки белого хлеба, пакет майонеза. Нарезали хлеб. Полили его майонезом. И с дьявольским аппетитом умяли все это благолепие, запивая дешевым лимонадом. Наши желудки не видели пищи три дня. Это было прекрасно. Не всякий поймет райскую прелесть сего момента. Когда не ешь несколько дней, то даже кусок хлеба с майонезом – пища богов, а дешевый лимонад – амброзия.
«Надо матери позвонить», – подумалось мне.
— Позвони, конечно, только денег на телефоне на минуту едва хватит, – сказал Альберт, протягивая мне обшарпанный мобильник. Оказывается, я произнес мысль вслух, сам того не заметив. У меня так бывает. Думаю о чем-то долго, а потом, не замечая, начинаю произносить все, что думаю, вслух.
«Только что я ей скажу? –продолжаю думать я, но уже молча. – Я уже пол года как не давал о себе знать. Они, наверное, с отцом с ума там с ходят… И тут я объявляюсь, звоню, мол, все у меня в порядке, в том плане, что жив. А так-то… ничего не в порядке, конечно…»
По сути мы бомжи. Мы – это Альберт и я. По сути я ничего путем не умею – ни петь, ни играть, ни каким-то еще способом добывать деньги. Но я пишу тексты к песням, которые потом мы с Альбертом исполняем в переходах Уфы. Конечно, в основном мы исполняем хиты известных групп: ЧайФ, ДДТ, Кино, Чиж… Под них больше бросают. За деньги, пиво, еду и сигареты мы сыграем все, что угодно, любую дешевую попсу и любой тошнотный шансон. Главное, платите, потому что нам надо что-то есть, что-то пить и порой даже где-то переночевать. Вообще, если бы не мой друг Альберт, с которым мы были знакомы еще задолго до того, как стали бродяжничать, когда мы еще были нормальными в социальном плане людьми, то я бы, наверное, давно подох с голоду. Меня бы такого не приняли нигде, ибо, повторюсь, я ничего не умею. А он убедил всех, что я могу приносить пользу. Научил меня мало – мальски играть, я немного распелся, и вот мы уже пели в переходах вместе. И это кормило нас. Но главное, это приносило удовлетворение, давало едва уловимое чувство мимолетной, но такой живой свободы.
Мы были давно выдавлены из обычной жизни и потому жили по принципу: «Чем хуже, тем лучше». И все-таки хорошо, что я уехал из своего города. Так–то если вдуматься, не хило пожил. Все было в жизни: и любовь, и ненависть, и злоба, и доброта, и любимое дело, и главное – призвание. А призвание мое – страдать. Употреблять алкоголь и синтетические наркотики в убойных дозах. Вернее уничтожать все это, чтобы данного зла в мире стало меньше. В двадцать первый век мы вошли с легализованными дешевыми легкодоступными наркотиками, мертвыми китами, полуживыми людьми, едой с химическим привкусом, гражданской войной и еще кто знает с чем, всех язв не перечислишь… Но кое-что я, по мере своих возможностей и, главное, сил, делаю для того, чтобы все это поправить. Кое–как я могу влиять. Выправить курс. Исправить. Искоренить, наконец, болезни общества и эпохи. Я колю себе все, что удается достать и пью безбожно. Альберт против того, чтобы я вмазывался. Он убежденный стопроцентный алкаш. К тому же у него на малой родине сын умирает от наркомании. Сын примерно моего возраста, чуть младше. Если не дают на дозу, бьется в истериках, всё бьет, бабка-пенсионерка идет, занимает у соседей денег и дает ему. Иначе он все побьет и себя порежет, поэтому на меня Альберту вдвойне смотреть больно. Вначале он даже просил не ширяться в его присутствии хотя бы, раз уж отговорить меня от этой привычки нельзя, но вскоре принял и свыкся.
— Ну, ты будешь звонить? Куда ты опять провалился…
— Да, да, конечно, набирай, – я продиктовал по памяти мамин номер.
Гудки. Еще гудки.
— Да, – ответил родной женский голос.
— Мам, привет. Это я.
Вначале пауза. Потом:
— Денис! Куда ты пропал! Мы уже все обыскали… Всех обзвонили, никто ничего о тебе не знает… Хотели уже во всероссийский розыск подавать.
Плачет.
— Я никому ничего не говорил. У меня все в порядке. Не плачь. Я много работал, поэтому не мог позвонить. Я полностью загружен. У меня все хорошо.
— У тебя точно все в порядке? У меня с сердцем плохо из–за тебя, не знала живой ты или мертвый. Мне скорую через день вызывают… Когда ты вернешься?
— К обеду точно не жди, – улыбнулся я сквозь слезы.
— Опять ты шутишь.
Плачет.
— Береги себя. Я тебя люблю. Меня отправляют в длительную командировку… Не знаю, когда вернусь. Не волнуйся. Денег на телефоне больше нет, говорить не могу…
— В какую командировку?! – успела крикнуть мама и звонок оборвался.
Я закрыл лицо руками и заплакал.
— Денис, – успокаивал меня Альберт, – мы все через это проходили, – он крепко обнял меня.
— Что вы тут делаете, наркоманы проклятые! Пьете?! – закричала старушка с нижней площадки. – Потом весь подъезд после вас грязный…
— Нет, нет, – поспешил успокоить ее Альберт. – Просто, с человеком плохо… не видите разве. Мы просто стоим здесь. К другу пришли. Сейчас уже уйдем.
— К какому другу?
— К Леше Шнайдерману, – назвал Альберт первое подвернувшееся ему имя.
— Здесь такой не живет! Уходите! – не унималась она. – А то милицию вызову!
— Хорошо, – ответил Альберт.
Мы свернули недоеденные харчи в газету. Альберт перекинул гитару через плечо. Я утер рукавом слезы. Мы вышли из подъезда. Выкинули в урну сверток. И направились спать на вокзал. Утром нас ждал очередной тяжелый и бессмысленный день. Холод перехода. Равнодушные или неравнодушные лица прохожих. Немного денег. Немного еды. Дешевая выпивка. И все та же вечно спасающая музыка.