Как известно, в 90-е убивали людей. И все ходили абсолютно голые
А в маленькой башкирской деревне, в холодном бараке, на полу рожала корова. Но что-то пошло не так.
Журналисты часто используют этот шаблон: «но что-то пошло не так». Случилась авария на заводе — «что-то пошло не так». Разрушился барак в центре города — «что-то пошло не так». Машина провалилась под асфальт, выпало большое количество осадков, пробка на Салаватке — всё пошло не так, не так, не так. Иногда кажется, в России давным-давно что-то пошло не так…
Корова пыталась убить новорожденного телёнка. Он с трудом вставал на подгибающиеся ножки, делал пару шагов к матери, но рогатой башкой мать отшвыривала его подальше от себя…. Некоторое время я в ступоре наблюдала за этой картиной. Потом сообразила: что-то идёт не так. И оттащила телёнка на безопасное расстояние. Привязанная тяжёлой железной цепью, корова уже не могла до него дотянуться. Язык у них большой и шершавый, покрыт микроскопическими сосочками, и как тряпка из микрофибры, хорошо собирает влагу. Сразу после отёла мать должна была вылизать детёныша досуха, затем покормить и передать людям. Но что-то сломалось в коровьем мозгу. У моих ног валялся мокрый чёрный комок, дрожал от холода и жалобно мычал.
Сначала я попыталась поднять его на руки и втащить в тёплый телятник. Там работал мощный калорифер, было тепло и сухо, на полу — опилки. Но скотинка яростно брыкалась. Выскользнув, перепачкалась белой известью, рассыпанной по полу коровьего роддома ради дезинфекции. Ситуация была критической…
Мы только-только переехали из жаркого среднеазиатского города в холодную башкирскую деревню. Это были три незабываемых года. Я жила в доме без отопления, принимала роды у коровы и видела, как в огромной ёмкости с колхозным молоком плавает утонувшая кошка. Молоко, кстати, так и отправили в город…Представления мои о жизни в деревне были примерно такие, как у автора сценария «Из Уфы с любовью». Недалёкие сельские жители, придавленные работой и патриархальными порядками. Запах навоза, грязь, самогон и тоска по иным смыслам. (это уже от Шукшина)
Единственным светлым пятном в моей сельской жизни были чёрные лакированные туфли на высоком каблуке. В 90-е очень любили чёрный цвет — может быть, за его трагическую сущность, соответствующую духу времени. В черных туфлях на высоких каблуках я ходила гулять по вечерам. Поскольку фонари не работали, а единственная деревенская дорога была покрыта ямами и колдобинами, вскоре рядом со мной материализовался мужчина. Его называли абый*, потому что он был очень, очень, очень умным. Я звала его по фамилии — Ибрагимов, как это делали тургеневские персонажки. Внешне Ибрагимов напоминал молодого Ницше до того, как тот отрастил усы и возненавидел женщин. Абый носил очки в толстой оправе, был предельно вежлив и корректен, увлекался философией и литературой, а кроме того, выглядел потрясающе непривлекательным: сумма качеств, достаточная для спокойствия самой строгой матери. И мама отпускала меня гулять с Ибрагимовым. Иногда мы шатались по улицам до рассвета — летние ночи в Башкирии коротки и прекрасны. Зимой Ибрагимов приводил меня в детский сад (там он подрабатывал ночным сторожем). Мы сидели на крошечных стульях за крошечным столом и пили самогон, добытый Ибрагимовым у кого-то из местных производителей. Синеглазые куклы с ужасом наблюдали за происходящим. Игрушечный поезд останавливал ход. Медведи укоризненно молчали. Обстановка была сюрреалистической, самогон классическим, а говорили мы, конечно, о постмодернизме, на котором абый был просто помешан и пытался внушить эту любовь мне.
Собственно, в тот день, когда на свет появился чёрный телёнок, а корова сошла с ума, как раз должен был прийти Ибрагимов и принести мне обещанную книгу Борхеса. Мама отправила меня за водой. Ближайший кран находился на ферме, как раз там, где рожали коровы. Я натянула узорный платок до самых бровей, надела грязную «рабочую» куртку, резиновые сапоги, перекинула коромысло через плечо…
Но что-то пошло не так.
В тот момент, когда теленок в очередной раз выскользнул и шлёпнулся оземь, открылась дверь и вошёл Ибрагимов.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он.
— Не видишь, тащу телёнка. Корова его чуть не убила.
Ибрагимов подошёл ближе. В руке его было нечто, бережно завёрнутое в газету. Он кивнул на свёрток:
— Куда положить книгу?
— Да брось куда-нибудь. Вон, на сено хотя б. Пофигу сейчас.
Я подняла новорождённого за передние ноги, Ибрагимов взялся за задние, и мы быстро втащили его в тёплый телятник, где сразу же проснулись и замычали другие обитатели. Мой черныш всё ещё трясся от холода, и я начала обтирать его сухой травой. Ибрагимов комкал в руках сено, пытаясь стереть родовую слизь. Тщательно выглаженные брюки были перепачканы известью. Куртка новая, хорошая — тоже. Робкий запах мужского одеколона таял под натиском мощного навозного духа.
— Хочешь, я назову его Борхесом?
— Кого? — не понял Ибрагимов
.— Ну, телёнка. Смотри, он полностью чёрный, как быки на корриде. Испания, Борхес, все дела.
— Борхес из Аргентины.
— Да ну? Хочешь сказать, в Аргентине не водятся чёрные быки?
Кроме ночных встреч, мы с Ибрагимовым обменивались письмами. Как он выражался — соперничали в эпистолярном жанре. Где он выкопал это великолепное слово «эпистолярный»? Никогда прежде его не слышала… Наша переписка была тайной. Из середины тетради вырывался двойной листок. Тщательно разглаживался. Поперёк страницы писался текст. Затем листок сворачивался в свиток, подвязывался красной нитью и передавался адресату. Почтальоном служил младший брат Ибрагимова, местом передачи — деревенская школа.
«Многоуважаемая мадемуазель!» — начинал Ибрагимов. Дальше следовали изысканные оскорбления, которые он почему-то называл литературной критикой. В то время я, правда, писала ужасные стихи. А однажды ночью сочинила рассказ «Тот свет». Шестнадцатилетняя героиня травится димедролом и попадает на небеса. Но и там всем наплевать на её душевные переживания. Бог и Дьявол играют в шахматы, попутно объясняя девочке, что давно не имеют никакого отношения к тому, что происходит на Земле, в частности, к развалу Советского союза и тому, что по свету бродят тысячи бездомных беженцев… «Люди и без меня неплохо справляются» — говорит Дьявол. А Бог жалеет самоубийцу и возвращает ее на землю, жить. Ибрагимов разнёс эту душещипательную историю в пух и прах
«Всё, что ты написала — это плагиат. Путешествия в загробный мир описаны ещё в древнеегипетской «Книге мёртвых», и с тех пор мотив повторялся в литературе десятки раз. Взять хотя бы Гуревича и его повесть «Загробные врата», откуда ты (только не ври!) позаимствовала образы главных героев»
«Многоуважаемый сударь! — отвечала я. — К вашему сожалению, я не читала никакого Гуревича, никакой книги мёртвых, никакого Булгакова. Я вообще я не читаю ничего, кроме детективов. Плагиат — это всё, что нас окружает. Даже ты. Я, кстати, тоже. Плагиат своих собственных родителей. Разумеется, кроме ног.»
В тот же день я сожгла свои тетрадки. Кто сказал, что рукописи не горят? Горят, и прекрасно. Можно даже баню растопить. Я сожгла все свои тетрадки и решила больше ничего не писать. Ибрагимов ответил:»
Зря. Хотя от графомании ты всё равно не вылечишься… Кстати, почему молодая девушка думает о смерти, а не о любви, как следовало бы ожидать в столь юном возрасте?»
Что тебе сказать, Ибрагимов. Я три года живу в доме без отопления… Я хожу в валенках и сплю в одежде. Чай остывает быстрее, чем я успеваю налить его в чашку. Сахара, кстати, нет. На обед — одна картошка. Я мечтала стать переводчиком с английского, но в деревенской школе учат только немецкий и французский, да и то: иностранка со дня на день уходит в декрет. Писать о любви? Пожалуй, это выход…»
В вашем возрасте пора бы уж знать, что любовь и смерть суть одно и то же. Смерь — небытие, из которого нас на время вырывает сила любви. Ну, если угодно, сила секса. Хотя о чём это я… Девственникам не понять…»
Это был удар ниже пояса. Я видела, что Ибрагимова сторонятся девушки. Боятся не столько его внешности, сколько язвительного ума… Когда на деревенской дискотеке ставят медленный танец, Ибрагимов сразу же выходит курить. Меня, кстати, тоже никто не приглашает. Так что мы курим вместе, как товарищи по несчастью. Ибрагимов всегда угощает меня сигаретами с фильтром, не несёт всякую шнягу о том, что девушкам вредно курить, что целоваться с пепельницей противно. Этим он выгодно отличается от 90% деревенских парней. Мы не тешим себя иллюзиями, мы оба знаем: у нас нет никакого совместного будущего. Наше поколение родилось на закате истории. Правда, не все об этом догадываются.
— А, кстати, знаешь, Борхес умер.
— Знаю, давно уже. В 86-м году
— Да нет, ты не понял. Не писатель. Борхес, а чёрный телёнок, которого мы спасали, помнишь? И мать его умерла. Не встала после родов, и её отправили на мясокомбинат…
— Жаль, — сказал Ибрагимов, — хотя, знаешь, всё равно его зарезали бы через год-полтора.
11 сентября 2020 Олеся Умерова Разное
Источник: https://www.facebook.com/olesaumerova/posts/865877813945109
