Как-то я завтракал в французской пекарне в центре Уфы и увидел пожилую женщину. Нет, не пожилую, а прямо старушку. Она сидела за столиком, пила кофе с бриошью и была красива, как бывают красивы старики, прожившие честную жизнь.
Я сфотографировал ее украдкой и выложил в инстаграм, где написал, что жалко, что так редко можно в России увидеть пожилых людей в кафе. И как здорово, что нет-нет, а это случается. Женщину было видно плохо — сидела далековато, а то бы я написал, мол, смотрите, какое красивое лицо, графиня, не иначе.
Через некоторое время мне пришло сообщение в личку от дочери этой женщины, где она возмущалась нарушением частной жизни, требовала убрать фото, кажется, угрожала судом. Я отказался. Я считаю, что я имею право вести свои соцсети так, как вижу правильным. Хочешь в суд — иди в суд.
Макнулся в комментарии у Наташа Павлова и вспомнил эту историю.
Наташа, хочу тебе сказать, что хуже мракобесов нет никого. Башкирских мракобесов, русских мракобесов, мракобесов еврейских, привластных или оппозиционных, умных и глупых, блондинов и брюнетов.
И если раньше это слово значило, что его субъект — противник прогресса, то в последнее время к мракобесам примкнули и «обижальщики» и «оскорбисты». И понеслись обыски у стендап-комиков за Иисусо-шутки, протесты против граффити, где у башкирской танцовщицы видно колени, рубилово в поддержку дельфинария и прочая.
К этой же социальной группе, Наташа, относится большинство твоих комментаторов, которые выхватили шашки, как только появилась возможность. Не вникая в суть, не пытаясь разобраться, не помня о журналистской солидарности (которая невероятно важна для всех без исключения журналистов) — среди них же есть редакторы и корреспонденты, которые нафигачили кучу заголовков.
Это время ликующей серости. Это время пройдет. Жму руку!