Деревенское мышление предполагает избегание конфликта: от пучка полыни, перекинутой через забор, к соседу, до подожженного сарая — один день. А врага можно обрести на семь колен. Монтекуллины и Кобулетьяровы.
Люди вроде как не обязаны друг другу нравиться при любых обстоятельствах и всегда. И не обязаны стоять всегда друг к другу лицом. Могут просто идти каждый в своем направлении и не быть при этом врагами, подсказывает «здоровая психология», которая заменила кодекс строителя коммунизма. Где-то там, в воспитательной базе, грассирует с ленинским прищуром и клацает самовзводным курком нагана невротически-созависимое: «кто не с нами, тот против нас!»
И жить в закрытом, замкнутом сообществе предполагает отказ от конфликтного разрешения любой сложившейся ситуации и попытку постоянно смотреть друг на друга, что может быть гораздо утомительней и мучительней избегаемой схватки.
Люди ходят и годами копят непроговоренное, тратя внутренний ресурс на приспособление к неразрешенному конфликту. Возможно, не все, возможно, только я.
Закрытое сообщество — условное село, аул, если хотите — предполагает раз и навсегда сложившуюся «иерархию», систему отношений неравноправных людей, которая лучше всего иллюстрируется картинкой про курятник, где верхние могут срать на нижних. Сообщество раз и навсегда знакомых людей предполагает некие взаимоотношения между ними, социальные роли и т.д. В этих условиях любая ссора, выражение недовольства, конфликт предполагает угрозу «раз и навсегда» сложившейся ситуации, иерархии насестов. Понятно, что в цифровой реальности все усугубляется странными ролемасками, автарками, которые на себя натягиваем поначалу мы сами, а потом к ним прилипают утомительные взгляды-ожидания. Если ты начал шутить картинками, от тебя ждут картинок даже когда ты предпочитаешь рубить дрова или спать. Если твоя ролемаска предполагает избиение негодяев в маршрутке, ты не спасёшся от неё даже в праворульной иномарочке.
В городе ты, как правило, незнаком с огромным количеством людей и с трудом определяешь кто кому делает «ку», несмотря на все цацки и прочую атрибутику ожидания преклонения. Битва при Биркин, бряцанье Патек Филиппами и прочие бентли с мигалками работают чаще всего лишь в головах продавцов и покупателей этих погон и лампасов, а также у копирайтеров почти уже несуществующего глянца. Люди в городе как правило не знакомы и не знают шежере прохожих до 7 колена. Своих тоже.
Случайные встречи с людьми, контролирующими миллиардные «потоки» и перемещения десятков тысяч людей не внушили лично мне ощущения трепета и инопланетности — скорее, они уязвимы и несвободны, чем всемогущи. Слишком тесны границы роли. Да и у радости от потребления есть предел. Она, как я думаю, не компенсирует постоянного напряжения. Счастье — в чём-то другом: и в бизнес-джете можно хапнуть коронавирус, отит или зубную боль, которые уравнивают.
Открытое сообщество — это город. В котором иерархия существует в головах «иерархов» и стремящихся. Это значит, что таксист или продаван может нахамить министру и даже подполковнику: «куды прешь, не видишь, здесь полы моют?!» Они между собой не знакомы и им друг на друга плевать. Разумеется, обидчивый подполковник может устроить иерархическую истерику, наслав на салон сотовой связи роспотребналоговую проверку. Но он и сам рискует быть недопонятым среди своих, нарваться на ушлого адвоката или крышу-альтернативу.
Нужно ещё вспомнить про закрытое сообщество и про ритуалы агрессии. Закрытое сообщество — это много очень хороших людей, запертых в «Доме-2». Какая бы это не была сборная страны по хорошести и прекрасности, оно довольно быстро превращется в казарму, школьный класс, камеру, крыс в террариуме и пауков в банке. В нем быстро жестко устанавливается животная, стадная, первобытная иерархия с обязательными вождём-альфой, блатными, приблатненными, шестерками, черпаками, изгоями-духами и стажерами. При любом качестве и гуманности исходной группы людей.
Ритуалы замещения агрессии — «пасть порву, моргала выколю» (без рванья ртов и колки глаз), включение мигалок и ношение плюмажей на шляпах, звёзд на плечах и ключицах, (гомо)сексуальные притязания («нас всем департаментом поимели по ВКС») — помогают не находиться в постоянной поножовщине с угрозой утраты всей биомассы в борьбе за место на насесте. Неспроста, видимо, во всей этой иерархии столько птичьего — от павлина до петуха.
В Башкирии — помимо традиционного общинного сознания, мышления родами — есть ещё пара особенностей — реликты вотчинного подхода. Многие люди искренне считают природный ландшафт своим личным имуществом, эмоционально к нему привязаны, причем независимо от этнического происхождения и исторического опыта, как показали события августа 2020 года в Ишимбайском районе. Удивительным образом природный объект — Куштау, ставший известный бытовой публике, в принципе, не более, чем полтора года назад, и который в глаза никогда не видели, стал эмоционально значимым. Очевидно, что гора — только повод для каждого прокричаться о своем. Об украденной жизни. Об утраченном «суверенитете». О приватизации с демидовских времен. О страхе заболеть и потерять близких. О потерянных доходах и работе. Об изменившейся жизни. Об одиночестве.
Малоизвестные кужановские лиственницы после нападения на них безумца с мотопилой, тоже стали важными, хоть и ненадолго, быстро забылись. А рядовому интернет-защитнику Куштау наврядли быстро и без гугла получится вспомнить названия всех четырех шиханов.
Вторая местная особенность — это ройливость пчелы (кусачей и трудолюбивой), приверженность к солидарности, партийности. Групповая, цеховая, тейповая ненависть/любовь важнее индивидуального восприятия и индивидуальных чувств. Цеховая солидарность, клановая, производственная и т.д. Я не хочу его ненавидеть/любить, но мне так велит групповая солидарность и друг по комментам.
Например, я уверен, что отдавший приказ на травлю Ростислава Мурзагулова всеми соедствами (как правило, негодными) герой его книжки саму эту книжку толком не читал. Более удачливому соседнему Бабаю удалось своего бывшего пресс-секретаря аж в колонию-поселение посадить за книжку и пару постов в «живом журнале» — на пару лет. Очевидно же, что не автор книги — адресат этой агрессии. А тот, на кого не удалось возбудить уголовное дело за неуплату вымышленных налогов по садовому участку в июне-июле 2008 года на сумму 3900 рублей.
Очевидно, что написанная с любовью «Бабай всея России» останется практически единственным мемуаром об этом длинном и странном времени и его «противоречивом» вожде.
И взгляд Мурзагулова, редкие фотографии из тысяч снятых — единственное, что глобально свяжет образ БашБабая с Вечностью. Надежнее, чем десятки лизоблюдских альбомов напрасной полиграфии и подконтрольных апологий, написанных мертвым языком и странных пресс-релизов к престольным праздникам из 2002 года. Это понятно уже сейчас — осмысление, рефлексия, пропускание через себя — недоступная роскошь для этого круга лбдей и этого времени. В целом это славное время после себя почти никакого следа не оставит из-за запрета на неподконтрольные тексты. Я как-то пытался разговорить нескольких из известных мне деятелей того времени, как и дотянувших лямку, так и опальных. Болезненное молчание было мне ответом. Они это всё утащат с тобой. И их как будто не было в истории. Ни Рима, ни Рафаэля, ни Уралов, ни ни Рафиля, ни Миннираиса, ни Минираиса, ни Мидхата, ни Ильдуса, ни Азамата. Ни более поздних, которых я перестал запоминать году в 12-м.Панику вызывают не какие-то «расследования» (99,9% из них легализация незаконно добытых компроматов — почти за каждой папкой стоит опер), какие-то разоблачения, на которых всем наплевать. А попытка описать ранее неописуемое. Артикуляция разрушает магию. Перекладывает восприятие человека, явления или вещи из чувства в мозг. Именно поэтому в Башкирии нет репортажа, а лишь ходульные формулировки. Мало кто умеет и решается честно и зримо назвать «молочно-товарную ферму»«покосившимся коровником», а зурначальника «плутоватым мужичком с бегающими глазками и перегаром».
В «проговаривании», артикулировании есть угроза существованию и власти тем, кто привык зарабатывать, держаться у власти на умолчании, созданном за пределами рационального осмысления. Вроде десятков и сотен великих поэтов и писателей, которые являются таковыми без десятков и сотен великих сборников стихотворений и романов. Вроде представителя уфимского купечества, которое умеет создавать «достойное» ощущение, а не достойный продукт и не достойную услугу, торгуя фальшивой едой, старыми тряпками и промозглыми халупами, подворовывая на протечках.
Вроде медиа, которое очень влиятельное, но без аудитории. Вроде инстабабы с купленными подписчиками. Вроде общественника, который на самом деле индивидуальный активист.Что же представляет собой реликтовая или актуальная солидарность сейчас? Очень ярко получилось выразить местную формулу групповой солидарности филологу и фольклористу Розалии Султангареевой в одной из передач БСТ — «Башҡорт башҡортҡа хеҙмәт итhен» («Башкир должен служить (в значении «помогать») башкиру»). Эта поразившая меня фраза воспроизводится по памяти и до конца ещё не осмыслена. Я думаю, эта солидарность «служить друг другу», скорее пожелание, чем практика. И я пытаюсь в эту формулу вставить другие объекты и субъекты. Журналист журналисту служить должен. Певец певцу. Зоотехник зоотехнику. Велосипедист велосипедисту служить должен. Собаковод собаководу служить должен. А кошатнику? А филателисту? А ирландскому танцору?
Кроме того, мы часто хотим делегировать базовые вопросы нашей жизни — безопасность, здоровье, финансы, стратегию жизни, содержимое головы — внешнему управляющему, как будто хотим избавиться от непосильной ноши ответственности за свою жизнь. И пока непонятно: постсоветское это или сельское, общинное — урбанизировались, стали буржуа-бюргерами мы в большей части от нуля до двух поколений назад.
Городской, производственный, конструктивный подход к конфликту, который предполагает парадигму «критика — это услуга», конфликт ускоряет жизнь, помогает выявить противоречия и их устранить, получить разрядку и двигаться дальше — здесь почти не практикуется и в массе незнаком. Приверженцев такого подхода можно выявить по непонятной, модульной фразе «обратная связь», которая позволяет спрятать от гнева критку или первичную реакцию принятия новой информации.
Я не очень себе представляю легальную и безопасную «обратную связь» от кого бы то ни было в адрес вождей, допустим в 2003 году. Тогда это могло закончиться изгнанием до 7-го колена, вплоть до изгнания первоклассников из школ (2008), лишения жилья (2009), доведения до самоубийства (2004). Очевидно, что критическое мнение в такой системе воспринималось и воспринимается как «пошёл против первого», что является сигналом к коллективной несрежессированной групповой травле, сопряженной с переделом ресурсов. Такой травле подвергался второй секретарь Уфимского горкома КПСС Леонид Сафронов, мэр Салавата Асгат Галиев, председатель Верховного Суда Башкирии Марат Вакилов. Ключевая фраза генеральной реакции на обратную связь принадлежит первому секретарю ОК КПСС Мидхату Шакирову: «Я тебя уничтожу!»
Или как бы написал Айдар, уфимцу нельзя доказать, можно приказать.
Уфа, стремительно заселяемая из райцентров, пгт и сёл Башкирии, как раз становится местом конфликта двух конфликтных культур. Сельской, в виде накопления обиды, городской, в виде разрядки от напряжения. Очевидно, что помощь-хеҙмәт-служение друг другу в виде предоставления негативных эмоций, «честной», не бережной к чувствам обратной связи пока не созрело. Мы не умеем конструктивно сраться, выявлять без обиды навек то, что нас разделяет и мучает, спорить без жалоб в органы и суд, без схода с ума. Это замедляет жизнь, как мне кажется. Что первичней — отношение, как считает Лейла Аралбаева, или результат? И до сих пор в мои виски стучится изнутри кортизольный гнев как только я вижу и слышу то, что мне не очень нравится, но я заковываю своего амбициозного и властного демона в жировую темницу, боясь потерять любовь к себе со стороны всех, кто меня знает и не знает. И называю это «срединным путём», терпимостью, вольтерьянством, человечностью и толерантностью, тактичностью, осторожностью, родовой памятью о репрессиях, уважением и социализацией. Вроде как если не останется срединных людей, то осатаневшим крайним людям не к кому будет прийти и найти утешение и понимание после того, как упоротость непременно схлынет.
Но с годами мне кажется, у этого страха явить свои мятые матовые доспехи слишком много вежливых имён. И пусть Аллах да наделит меня знанием, как сделать так, чтобы меч моей агрессии не приржавел к ножнам, всегда оставаясь в них.