Прощёное воскресенье (быль)
Солнце склонялось к закату, а повечерие в канун Великого поста – к своему завершению. Митрополит Херувим, первосвятитель одного из карликовых старостильных синодов на русской земле, вышел на амвон. Несколько болезнуя ногами, он рисковал погнуть блестящий пластмассовый посох софринской работы, поскольку использовал его уже не столько для антуража, сколько для опоры. Оглядывая пасомых овец, радовался он единству и верности своего малого стада. Ни одной паршивой, пёстрой, чем-либо выделяющейся из общей отары не было среди них. Всё шло по заведённому порядку, в ритме, заданном круговращением церковного календаря. Вычитывались службы и правила; в освящённое обычаем время, постами, исповедовались и причащались; раз в году приходило время и просить прощения. Тикали перед владыкиными глазами круглые часы, висящие на западной стене скромного избяного храма. В пышных церквях еретиков там изображают Страшный суд, а истинные христиане последних времён могли обойтись и без столь грубых напоминаний о том, что и так непрестанно хранили в своих сердцах. Христианство сияло здесь красотой своей предсказуемости, разрешённости всех вопросов и отлаженности церковного быта.
Служба пелась всем храмом, не в лад, но с большим воодушевлением. Кто-то жалостливо подвывал, кто-то басил, менее талантливые гундосили, голосили и несколько запевал, один усерднее другого пытающихся заглушить козлогласование соперника. Размеренное исполнение незамысловатых народных мелодий подхватывал и сам Херувим. Пусть не вполне едиными усты, но единым сердцем пели, иже херувимы, с пламенным архипастырем его чада.
Скрипнула дверь за прошмыгнувшими на волю детьми. Прихожане не боялись диссонансов и не заметили скрежещущего звука, но лёгкий холодок на мгновение повеял в спины из сеней. Малолетки оставались последними нарушителями порядка в общине. Митрополит слегка поморщился от привнесённого неудобства, а ещё более от промелькнувшего воспоминания о бывшей регентше Светлане. Иерусалимская монахиня, изнеженная заморским прелестным пением, покусилась во время оно на святое. Взялась учить их по букве, а не по духу, как будто от правильного произношения, грамотных ударений и согласного пения и сообщается польза душе. Была она виновницей и сквозняков. Часто открывая дверь храма во время богослужения, лукаво оправдывалась болезнью сердца, хотя и разоблачили эту её уловку с самого начала. Память о вредности злокозненной Светланы беззлобно хранила вся женская половина, благодарно воздохнувшая, когда удалось-таки склонить самозванную наставницу к уходу восвояси.
От людей новых, приезжих, вообще происходили одни только неудобства: впрочем, местных смиренников это только укрепляло в их главной добродетели. Хорошо хоть московский миллионер Белорыбицын оставил после себя что-то полезное: тихо горела лампадка перед подаренным образом преподобного Серафима. Тогда был сделан и отдельный вклад на то, чтобы лампадку заправлять исключительно деревянным маслом: но кто ж будет жечь такую дороговизну? Да никакие коварные благодеяния и не могли обмануть бдительность православных, скоро углядевших в Белорыбицыне, любившем фотографировать храм и окрестности, кагэбэшного шпиона.
Прихожанки в одинаковых чёрных платках радовались: впервые за последние годы в храме только свои. Не раз высказывали они владыке заветную мысль, что лучше бы никто вообще к ним не присоединялся. Херувим всё понимал, только куда ж от приходящих было деться? Как мог, избегал он встреч с интересующимися чужаками, прятался от особо назойливых, отбалтывался за телефонными разговорами, наконец, самых упёртых томил годами, бросив самостоятельно «оглашаться» – ничего не помогало. И вот само собой наступило вдруг время покойное.
Конечно, горевала паства, что нет у владыки помощника и сослужителя. В ту пору, когда ещё думали, будто может прийти что-то доброе из внешнего мира, допустили до владыки змею – иеромонаха Нафанаила. Вёл тот себя вызывающе. Всё умничал, да не стеснялся на виду прихожан за компьютером сидеть. От того компьютера и помутился у него разум: до добра эти агрегаты никого ещё не доводили. А ещё ел он как-то конфеты, очень вкусные, с кремовой начинкой, и много фантиков на столе оставил. Какой же он после этого монах? Здесь и дети-то себя строже ведут. Не то что конфеты так свободно не лопают, но и постятся строго, иные с трёх лет. Ну, а если и запищат на службе: «Молочка хочу!» – так то от бесов, боятся нечистые благодати священнодействия.
На мужской половине храма тоже обреталось человек десять. Но сии овцы возвышали свой глас, лишь воодушевясь пением. В остальных церковных делах незаменимыми помощницами владыки были женщины. А что, были ведь и в древнюю старину диакониссы. С такими женами можно вывернуться, и без приблудных попов обойтись, пока своих кандидатов не видно.
Чинно пропустив вперёд себя мужчин, подходили бабы ко кресту, просили смиренно прощения – конечно, не в конкретных грехах, но всё же глубоко сознавая свою человеческую немощь и греховность. Духовно возвышалась и крепла община, очищенная наконец от плевел. Последние стали первыми в святой своей простоте, а все умники, восстававшие некогда на их обычаи, навеки посрамлены.
Звякнули бубенчики на архипастырских ризах, склонился Херувим в кивке барочного ангелочка. Простил владыка грехи всех предстоящих, простили и они его. С чистой пред Богом и ближним совестью выплывала утлая церковная лодочка на просторы Великого поста.
13 декабря 2012 roman_i_darija Разное
Источник: http://roman-i-darija.livejournal.com/36036.html
